Календарь

«    Март 2024    »
ПнВтСрЧтПтСбВс
 123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031



  Популярное





» » Осипов. О достоинстве христианства

    Осипов. О достоинстве христианства

    2-07-2009 10:38 - duluman - Атеизм | Просмотров:

    УНИВЕРСИТЕТ.

    ТЕОРИЯ О ДОСТОР1НСТВЕ ХРИСТИАНСТВА И НЕДОСТОИНСТВЕ ХРИСТИАН

     

    Плата за право обучения в университете была довольно высокая, но синод эстонской православной церкви, приняв во внимание мои церковные заслуги – лекции, статьи, работу с молодежью, взял эту плату на себя, а Общество помощи бедным при таллинском Александро-Невском соборе, как и обещал Богоявленский, дало небольшую стипендию, которая обеспечивала мне скромное, но все же не голодное существование.

    Тарту в то время был небольшим городком с сорокатысячным населением. Студенты определяли весь облик города. Они делились на “диких”, то есть неорганизованных, на членов обществ и на корпорантов, организованных в своеобразные студенческие, средневекового происхождения ордена. У каждой корпорации была своя форменная шапочка и “краски”, то есть ленточки определенных цветов. Белые, общеуниверситетские, и цветные, корпорантские шапочки наводняли город всю зиму. На лето он замирал и засыпал.

    Жители Тарту прирабатывали сдачей комнат. Никаких общежитий и других студенческих благ мы не знали. Жители промышляли еще и “домашними обедами” для студентов.

    Резко различались три национальные группы: эстонцы, немцы и русские. Русских было меньше всего, хотя в тогдашней Эстонии их было в пять раз больше, чем немцев. Но немецкие бароны были богаче и потому имели возможность давать своим детям высшее образование.

    32

     

    Подражая немцам, более зажиточные русские студенты имели три корпорации, соревновавшиеся между собой в пьянках и разгуле. Более серьезные студенты и менее состоятельные делились между Обществом русских студентов и РСХД.

    В городе жили еще многие обычаи старого немецкого Дерпта царской России, не сломленные даже русификаторской политикой времен Александра III и Николая П. Я застал еще сценки такого типа: на рынок въезжает открытое ландо. Лошади с султанами цвета одной из немецких корпораций на головах и сбруе. В ландо сидят полупьяные бурши с лентами, в шапочках и с рапирами. В ногах у них бочонок пива и старинные пивные кружки. Ландо едет по яичному ряду прямо по корзинкам с яйцами, которые охотно подставляют торговки, отпускающие двусмысленные шуточки. Они ведь знают, что богатые “саксад” (на эстонском языке это слово обозначает одновременно и “господа” и “немцы” – явный след многовекового порабощения орденом эстонского народа!) оплатят счета, не проверяя, сколько яиц было раздавлено.

    В праздники в городе устраивались “факельцуги” (факельные шествия). Корпоранты потом, расходясь, шли один за другим, гуськом. Встречая прохожих, начинали ходить вокруг них, не давая пройти, с пением бессмысленной песенки “Макароны, макароны, макароны...”, пока мужчина не откупался, дав на пиво, а женщина или девушка – поцелуями.

    Меняли местами вывески. “Благопристойно” хулиганили. При мне была даже дуэль, закончившаяся серьезным ранением одного из противников.

    Богоявленский дал мне, когда я поехал в Тарту, рекомендательное письмо к настоятелю местного русского Успенского собора протоиерею Анатолию Остроумову. Высокий старик с живым умным взглядом серых глаз, с большим животом (“на восьмом месяце”, как он сам любил себя вышучивать), но не производивший впечатления толстого, встретил меня приветливо. Рекомендовал снять комнату тут же в церковном доме в ограде собора у местной дьяконицы:

    33

     

    – Приучайся жить в “поповке”... Учись духовному быту, И смирению. Супружница нашего отца дьякона – Катюрой он ее зовет – женщина со всячинкой... Из перезрелых купеческих девиц псковских. “Купили” ей мужа-то родные ее. Подыскали голосистого певчего в архиерейском хоре и дьяконом сделали, “смазав” архиерея. Ну она и осталась командиршей. Муж перед ней на цыпочках ходит. А она со всеми в доме ругается, развлекается значит... Больше-то ей делать нечего. Книг она не читает. Надо же на что-то время убивать. А ты не бойся! Ты же ей платить будешь... С тобой она, как мать родная, нянчиться будет! Только словам ее не верь... Никогда не верь... И смотри, чтобы она тебя не сосватала за какую-нибудь купеческую перестарочку... Это у нас в духовной среде любят. Благопристойно посводничать... Ну, с богом!..

    С таким напутствием я вступил в духовный мир...

    И поселился в “поповке”.

    Да, это был поистине ценный опыт! Ведь до сих пор я не видел жизни духовенства, что называется, изнутри. “Отцов духовных” я встречал и видел до этого только в ризах за службами или только торжественных и чинных, с золотыми крестами на груди, на собраниях и съездах РСХД. Как не сломила моей веры та чудовищная затхлость атмосферы “поповки”, в которую я попал? Полное отсутствие всяких интересов, кроме выпить, поесть, поспать, посплетничать. Взаимоподсиживание, зависть, взаимоподглядывание. Ведь дело до драк доходило, до ругани. Познакомился я и с изнанкой приходской жизни. Увидел “благочестивых” приходских “деятелей”. Воротил! Капиталистов! Ростовщиков!..

    Потомок “знаменитого” современника Пушкина – Фаддея Булгарина, такой же негодяй, как и его прославленный подлостями дед, был в приходе главным воротилой, перед которым все ходили “на задних лапках”. Спекулянт, темный делец и ростовщик, он почти афишировал свою темную деятельность и безнаказанность. Но он был богат, и перед ним заискивали даже архиереи. Что уж тут говорить о меньшой братии духовной, которая была вся зажата у него в кулаке.

    34

     

    Насмотрелся я и на других купцов-обирал, эмигрантских офицериков-казнокрадов, развратников, картежников и пьяниц, кишевших вокруг прихода, мнивших себя “поддерживающими веру православную” столпами общества. И со всеми ними считалось, всех их, даже ненавидя порой, ублажало и превозносило духовенство.

    Видел я приходские собрания, на которых одни “столпы” церкви освистывали других, собрания с рукоприкладством. А под окном моей комнаты в церковном доме и в церковной ограде насмотрелся и таких “мелочей” духовного быта, как обливание помоями чужого белья, повешенного сушиться, или выколачивание пыльных половиков возле сырых простыней соседки... А больше всего наслушался рассказов о жизни духовенства, устных мемуаров. Рассказывая их то с улыбкой, то с восторгом, то с благоговением, люди, для которых это было нормальным кастовым бытом, даже не подозревали, какую бездну они раскрывали перед моим потрясенным духовным взором. Куда там Гусеву-Оренбургскому и Потапенко 1 до этих “фактиков”...

    Забегая вперед, хочу отметить, что это неосознаваемое из-за привычности всех мерзостей духовной кастовой среды разоблачение ее подлостей я встречал затем не раз. И последний раз встретил в Ленинградской духовной академии. Здесь мои старшие коллеги, захлебываясь от восторга и умиляясь при этом, много раз на переменах принимались рассказывать о таких чудовищных гадостях и темных сторонах, что мне, даже и знавшему теперь о всей этой грязи, вновь становилось не по себе. Становилось тяжело при мысли, что люди веселятся перед лицом явлений, которые как раз им-то и надлежало бы оплакивать и проклинать как вредные и губившие ту самую веру, которую они исповедуют и насаждают.

    1 Дореволюционные писатели, много писавшие о жизни и нравах духовенства. Гусев-Оренбургский и сам был священником, но позже отказался от своего сана

    35

     

    Помнится, великий русский ученый-хирург Н. И. Пирогов в своих воспоминаниях говорит, что у него в юности был репетитор-семинарист. Он рассказывал своему воспитаннику так “смачно” и с такими подробностями “духовные” анекдоты и случаи из духовной жизни, что этот “дурной духовный анекдот”, по словам самого Пирогова, навсегда отвратил его от церкви и православия.

    Как это не убило моей веры? Почему я не сбежал?

    Опытные лекторы РСХД, зная, что мы, молодые, рано или поздно, но увидим, как далеко расходятся в жизни церкви и христиан учение и его осуществление, догма и практика, внушали нам мысль, высказанную еще буржуазным русским философом Н. Бердяевым в его сочинении “О достоинстве христианства и недостоинстве христиан”. Нельзя судить по делам верующих о самой вере, говорили нам.

    Свою брошюру Бердяев начинает старой средневековой легендой, использованной, между прочим, и Боккаччо в его “Декамероне”. Легенда эта в одной из ее редакций гласит. Жили в Александрии два друга-купца: христианин и еврей. Дружбу их водой не разлить было. Одно только тревожило все время христианина – различие в вере. И он уговаривал друга креститься. Тот не отказывался, но и не торопился. Шло время. И вот однажды приходит еврей к христианину и говорит:

    – Надо мне по торговым делам в Рим съездить. Так вот, радуйся. Я решился. Побываю в таком крупном центре вашей веры, посмотрю, как там живут, и тогда крещусь...

    Ничего не ответил другу христианин. Попрощались они, и еврей уехал. А христианин в отчаяние впал. В Риме в то время великое падение нравов было. Папы с епископами устраивали оргии. Больше охотой, интригами да любовницами своими, чем обеднями, занимались. Охотами на голых женщин пресыщенность свою растревожить старались. Церковными делами их подруги за них ворочали, в постелях митры и кардинальские шапки раздавали.

    36

     

    И подумал христианин:

    “Проклянет меня друг мой! Скажет: в какую клоаку грязи и мерзости ты меня завлекал!.. Потерял я друга моего!”

    Прошли месяцы. И вот однажды извещают христианина, что корабль друга его швартуется в порту. Он даже не знал, идти встречать или не ходить. Потом решил: один конец! Пошел.

    Спустили сходни. Сбежал загоревший еврей и бросился в объятия друга:

    – Ну, друже, назначай день крестин! Оторопел христианин. Сам себе не верит. Спрашивает даже:

    – Да ты в Риме-то был?

    – Был.

    – И все видел?

    – Все.

    – И как папы с архиереями живут?

    – Все своими глазами видел, своими ушами слышал...

    – И ты хочешь креститься?

    – Да! Хочу, ибо, если после всего, что с ней сделали ваши пастыри, вера ваша еще стоит, – значит, в ней бог. Иначе все давно бы должно было в тартарары провалиться...

    Значит, там, где много благодати, сатана сосредоточивает и все свое зло, чтобы опорочить эту истину, – вот главная мысль этой легенды. Вспомните, как проводит эту же идею Ф. М. Достоевский в “Братьях Карамазовых”, в беседах брата Ивана с чертом.

    Отсюда возникает своеобразное учение о том, что возле церкви, среди ее членов и должно быть больше искушений, падений и грязи.

    Помню, как мне духовник говорил:

    – Ты не смотри, что у нас в православии всякая дрянь творится, а у сектантов иной раз тишь да гладь. Они в болоте ереси сидят, а истинное богопонимание утратили. Что же сатане их тревожить. А мы всю правду знаем... Вот он и ходит “окрест и ищет, кого бы похитити...”

    37

     

    Такое противопоставление жизни и учения, поведения христиан и линии церкви, носителей учения и слабых людей, падающих постоянно под воздействием темных сил, старающихся опорочить эту истину, является оборонительным оружием христианства. О других верах, о неверующих, о сектантах оно говорит: “Смотрите, каковы носители этих учений, мировоззрений, взглядов”. А когда приходится говорить о самом православии, отвечают: “Вы не смотрите на отдельных христиан и пастырей. В семье не без урода. Вы на учение внимательно поглядите, его исследуйте. Вы высоту Христа и его евангелий оцените...”

    Теперь, спустя четверть века, мне понятна тонкая ложь этих доводов. Тогда же понять ее мне еще было не по силам. Тогда я не сумел бы еще противопоставить ей само евангелие, где сказано, что Христос и о себе-то самом предлагал судить по делам его, а не по учению только. Взять, например, такие тексты: “Если я не творю дел отца моего, не верьте мне. А если творю, то, когда не верите мне, верьте делам моим...” (Евангелие от Иоанна, гл. 10, ст. 37–38). Или в другом месте: “Вера, если не имеет дел, мертва сама по себе” (Послание от Иакова, гл. 2, ст. 17). И многие другие места.

    Тогда все было иначе. Я был молод и неопытен, а вокруг все, буквально все: авторитеты, среда, воспитание, – все ждали и требовали от меня благоговения, преклонения, веры, безоговорочного признания высоты и неопровержимости православия. На любое сомнение ответ был один: “Вырастешь духовно, и все тебе раскроется в полноте красоты духовной... Людям ли судить о божественном... Тайна сия велика суть!..”

    Теперь я спрашиваю: если христианство высоко, то как же случилось, что христианская “культура” приводила не к духовному возвышению, а к истреблению, вымиранию, деградации или полному исчезновению целых культур (инков, ацтеков и многих других), народов и племен, например индейцев Северной Америки, племен нашей Сибири во времена царизма, маори, тасманийцев, австралийцев, народов Черной Африки и т. п.

    38

     

    Почему к этим племенам шли в одном строю крест и алкоголь, евангелие и рабство, миссионер и колонизатор, “брат во Христе” и плантатор с нагайкой?!

    Почитайте книги Миклухи-Маклая, Ливингстона, Арсеньева и других путешественников. Вы узнаете, что с приходом христиан многие народы утрачивали замечательные черты честности, братолюбия, коллективизма. Высокая нравственность, высокая человеческая солидарность и человечность сменялись и у них ханжеской, человеконенавистнической, делящей людей на спасенных и неспасенных, показной псевдонравственностью, которая добродетелью считает лишь посещение храмов и молитвенных домов, низкие поклоны, бормотание псалмов, отказ от национальной культуры и оплевывание наследия предков, отход от естественных радостей жизни... О, как много я могу сказать теперь в ответ на рассуждения о достоинстве христианства и недостоинстве христиан!

    Теперь-то я твердо знаю, что любое учение должно оправдываться практикой, а иначе это не учение, а мираж, ничто!

    Но тогда эта теория поработила меня и надолго самому одела шоры покорности и смирения перед готовыми формулами. Надолго сковала во мне критическую мысль. И мерзость поповщины, ханжество и многие другие отрицательные явления, которые я встречал, – все это мной осуждалось, вызывало чувство гадливости, но не влияло на мою веру как таковую. Только много позже, когда я всерьез, по ходу своей научной самостоятельной работы, занялся изучением истории религии, я смог более здраво судить и о самой вере.

     

    МЕЧТА О НАУЧНОЙ РАБОТЕ

     

    На православном отделении студентов было немного. Русских – трое, считая меня, остальные – православные эстонцы. Руководил православным отделением факультета последний предреволюционный ректор Петроградской духовной семинарии протоиерей В. Мартинсон, человек, проводивший строго православную линию, приверженец русского православия.

    39

     

    Достаточно сказать, что впоследствии, во время оккупации Эстонской ССР немецко-фашистскими войсками, когда местная, эстонская православная церковь демонстративно порвала с московской патриархией, Мартинсон решительно протестовал против этого. Он ходил уговаривать митрополита Александра (Паулуса) не совершать подобного шага. Затравленный националистами (которые обвинили его в предательстве интересов эстонского народа), он вынужден был покинуть пределы Эстонии, хотя искренне любил свою родину и свой народ. И, как слышно было, умер в изгнании.

    Проучился я четыре с половиной года. Кончил отличником, получив тем самым после присвоения мне степени кандидата право и на следующую степень. Сдал, соответственно требованиям устава университета, в усиленном (магистерском) объеме несколько экзаменов, написал вторую диссертацию и получил звание магистра богословия 1.

    В университетский период со мной произошли некоторые события, сыгравшие важную роль в моей жизни и моем духовном развитии. В 1932 году я и группа других студентов покинули ряды РСХД, где кое-кто из руководителей “движения” в Прибалтике начали активно проводить антисоветскую политику, вербуя из членов РСХД боевиков и белогвардейских политпропагандистов. Быть врагом своей родины я не хотел.

    В это же время, слушая совместно с лютеранами лекции профессора-библеиста Александра фон Бульмеринка, который работал тогда в нашем университете, я увлекся историей древнего Востока и библеистикой и решил в дальнейшем совершенствоваться и работать именно в этой области. Впрочем, магистерскую диссертацию я написал из области патрологии2 и пастырского богословия, так как профессор Мартинсон передал мне пожелание митрополита поработать над трудом, который в дальнейшем помогал бы подготовке будущих “пастырей”.

     

    1 В буржуазной Эстонии, как и в некоторых странах Запада, были не две ученые степени: кандидата наук и доктора наук, как у нас в СССР, – а три: кандидата, магистра и доктора.

    2 Богословская дисциплина, изучающая “творения” христианских писателей первых девяти веков нашей эры.

    40

     

    Я был стипендиатом синода и отказываться от его задания не считал возможным. Работу свою написал со строго православных позиций, да иначе тогда я и не мыслил. Кроме упомянутых сомнений в полезности обилия молитв и театральности богослужений, я во всем был строго православным человеком и часто горячо спорил с лютеранами и сектантами, воевал пером и словом с католиками, защищая православные взгляды на различные догматы и “истины” церкви.

    В эти же годы я, работая в приходской воскресной школе, познакомился с девушкой, которая сразу же после окончания мной университета стала моей женой.

    К вопросу о моей тогдашней православности. У нас на факультете была общая с лютеранами кафедра, на которой изучались история религии, религиозная психология и психология масс с точки зрения религии.

    По замыслам богословов, руководителей и идеологических вдохновителей факультета, религиозная психология должна была утверждать студентов в мысли, что религия – богоданная, “от сотворения” присущая человеку потребность, нечто неистребимое и связанное с самим существом человека. Вместе с этим религиозная психология разрабатывала методы воспитания религиозных убеждений.

    Предмет психологии масс с точки зрения религии (“религиозное познание народа”) должен был наставлять будущих пастырей и пасторов учитывать местные особенности приходов, в которых им придется действовать: один подход к людям должен быть в сельской местности, другой – в рабочем предместье, третий – в приходе, находящемся в университетском городе. Здесь же рекомендовалось изучать для использования в религиозных целях местные обычаи, традиции, приметы, суеверия. Рекомендовалось вникать, чем живет и дышит тот круг людей, духовным руководителем которого предстоит стать будущему священнику.

    Лекции читал рано умерший, очень интересный человек-профессор Эдуард Теннманн.

    41

     

    Читал увлекательно, но слишком смело с точки зрения и православных и лютеран. Мы, и я в том числе, не любили его, вышучивали, считали чуть ли не умалишенным. Впоследствии, через десятки лет, когда я сам прошел путем строгого суда над своими знаниями и убеждениями, я, перебирая однажды свой архив, нашел его лекции в своей записи. Не без грусти пришлось убедиться, как легкомысленно и некритически, вверив себя руководству признанных авторитетов, относился к этим лекциям в молодости. Осторожно они сигнализировали нам, юнцам, о тех возможностях, которые открывает в изучении религий подлинная наука.

    Профессор Мартинсон хотел видеть во мне своего преемника. Он же начал хлопоты об оставлении меня при университете в аспирантуре как докторанта. Я, уже горячо увлеченный желанием работать над библией, дал свое согласие. По решению правления университета я был оставлен в аспирантуре.

    Но... в Эстонии уже начали дуть фашистско-националистические ветры, ветры того угара, который охватил страну в следующем году. Уже появлялись на улицах хмельные молодчики в черных беретах с прикрепленным к ним значком – изображением руки, держащей дубинку. Их так и звали в народе: “кайкамехед” – “дубинщики”. Все чаще звучал лозунг “Эстония для одних эстонцев!” Трудящиеся были далеки от этого угара, но для определенных кругов это было выгодно, и кайкамехед с каждым днем все более распоясывались.

    Университетское начальство тоже не осталось в стороне от этих веяний. И я, хотя и был оставлен при университете, но только как “дипломированный, продолжающий учиться”, то есть аспирант без стипендии. Общество помощи бедным платило мне стипендию только до получения диплома. Ему нужен был приходский “батюшка”, а не богослов. Я оказался в трудном положении: женатый человек без средств к существованию. Мать зарабатывала слишком скромно, чтобы иметь возможность помогать мне дальше. Тесть работал псаломщиком на очень скудном окладе и растил еще двух детей.

    42

     

    Расстроенный, обескураженный Мартинсон поехал в Таллин, в синод. Оттуда он привез предложение: посвящайтесь... в синоде есть вакансия, которую никто из-за малодоходности и хлопотности не желает брать. Должность миссионера тюрем, больниц, заразных бараков, богаделен, приютов, домов для сумасшедших. Ездить, посещать, беседовать, служить, выслушивать и утешать, где удастся и чем удастся помогать... 14 дней в месяц работать, а остальные посвящать научной работе. Жалованье более чем скромное, но лучше, чем ничего.

    Священство было естественно для моих взглядов и устремлений. Но я очень хотел стать ученым и поэтому не мог рассматривать священство иначе, как временное занятие. Жена согласилась на трудную жизнь. И вот в августе 1935 года я стал священником.

     

    ПЕРВЫЕ РАЗДУМЬЯ О БОГОВДОХНОВЕННОСТИ БИБЛИИ

     

    Моя работа при университете продолжалась полтора года. Дни и недели проводил я в старинной университетской библиотеке, оборудованной в руинах бывшего католического монастыря. Более миллиона книг стояло передо мной на бесконечных полках, к которым я получил свободный доступ. Я остался один на один с этим средоточием человеческой мысли, без навязчивых помочей авторитетов, предоставленный самому себе. Я должен был искать и найти свой путь.

    Темой докторской диссертации я взял “Препатриархальный период книги Бытия”, то есть рассмотрение первых двенадцати глав библии. Здесь сконцентрированы узловые проблемы библейского и догматического богословия. I и II главы рассказывают о происхождении мира, происхождении и начальном состоянии человека. Вокруг этих глав издавна кипят схватки богословов с астрономами, геологами, археологами, этнографами и биологами. III глава – история грехопадения, библейская легенда о появлении зла и страданий в мире.

    43

     

    Один из “проклятых” вопросов, над которыми ломали головы богословы и философы, социологи и моралисты, писатели и ученые. IV и V главы – начальные судьбы развития рода человеческого на земле. И опять здесь перекрещиваются пути богословия с путями истории, этнографии, археологии, этики, социологии и т. д. VI VIII главы – потоп! Вновь геология, археология, история и этнография скрещивают свое оружие с библеистикой и богословием вообще. IX глава – послепотопный “завет” людей с богом и рассказ о ссоре Ноя с Хамом. Здесь наука опять сталкивается с религией в трактовке проблем появления магии, рациона питания древних людей, истории культивирования растений, возможности пророчеств и предсказаний. Здесь ставятся расовая и другие проблемы. X XI главы – послепотопная этнография и соответственно новое столкновение религии с соответствующей наукой. XII глава – начало “избраннической” миссии евреев. Здесь тем самым ставится вопрос о возможности разделения религий на “естественные”, рожденные невежеством и ошибками древних, и “богооткровенные”, дарованные людям якобы самим небом. Наука и религия противостоят здесь друг другу в вопросе, от которого, собственно, зависит: быть или не быть религии на земле? ложь она или истина?

    Мне хотелось осветить эти проблемы с точки зрения православного, и святоотеческого в частности, богословия, и рассмотреть возможность их соединения с научными взглядами на те же предметы. Как видит читатель, старая любовь к естествознанию сказалась и в этом выборе темы. Приступая к работе, я не сомневался в том, что соединение науки и религии не только возможно, но и естественно.

    И вот именно эта-то самостоятельная работа и была началом научного пересмотра всего моего мировоззрения.

    Прежде всего, начав работу, я, конечно, столкнулся с проблемой “богодухновенности” библии.

    44

     

    Православие считает, что “священные писатели” все писали по непосредственному побуждению и наставлению “святого духа”, так что не только предохранялись им от заблуждений, но и положительно получали откровение “истины божией”. Они являлись органами сообщения “божественного откровения”, не теряя, однако, всей своей индивидуальности, которая проявилась, например, в их образе мышления, в их представлениях о вещах и событиях, в плане их произведений, в выборе слов для выражения мыслей и пр. (Смотри, например, “Догматическое богословие” Малиновского.) Уже вскоре после начала самостоятельной работы над библией я, однако, увидел из доводов подлинной науки, что библия возникла вовсе не так. Она составлялась постепенно, развиваясь в процессе исторической жизни еврейского народа век за веком, а отдельные ее книги принадлежат совсем не тем авторам, которым их приписывает традиция.

    Так, к примеру, Пятикнижие Моисеево, по учению православной церкви, написано в XVI веке до нашей эры, в период, когда евреи были кочевниками и жили в Заиорданской пустыне. Но в нем целые большие отделы написаны явно на базе оседлого, земледельческого, а не кочевого,, скотоводческого, быта и житейского опыта. По данным археологических раскопок, оседлыми евреи стали не ранее XIII века до нашей эры. Многие места того же Пятикнижия могли возникнуть лишь в период, когда у евреев появились цари. А это случилось только в XI X веках до нашей эры. Законы Пятикнижия грозят жесточайшими карами за такие проступки в отношении морали, семейной жизни и религиозных предписаний, нарушение и полное игнорирование которых с невозмутимым спокойствием регистрируют библейские же писатели последующих книг, как-то: Иисуса Навина, которая, по данным самого православия, была написана позже Пятикнижия, Судей, I II Царств. А эти две последние книги, даже по данным православной науки, были составлены не ранее IX века до нашей эры.

    Мало и этого. В одной и той же книге законы нередко противоречат друг другу.

    45

     

    Даже основной закон “избраннической” религии – Десятословие Моисеево, или 10 заповедей, – только в книге Исход приводится в двух в корне различных вариантах.

    Я увидел, что в библии сложно переплетаются мифы и сказки древнего Востока, летописные и устные народные предания, образы древней литературы и поэзии, магические заговоры эпохи человеческой дикости – словом, что она не имеет ничего общего с откровением бога. В некоторых своих частях она полезна для историка, археолога, этнографа. В ней можно почерпнуть сведения, необходимые для познания истории ряда народов Ближнего Востока. Нет, это не откровения божий об этих народах, а наслоение следов деятельности самого человека на земле. И наслоение это вовсе не такое, которое можно снимать слой за слоем, а перепутанное и переработанное взглядами и потребностями последующих эпох. Поэтому его приходится обычно расшифровывать, читать как сложный ребус, путанно-непонятный для рядового читателя, способный затуманить сознание берущегося за библию неподготовленного человека.

    Оттолкнуло ли это меня от библии? Наоборот. Где больше трудностей, там и больше чести для ученого разобраться в них. Чем сложнее вопрос, тем увлекательнее работа над ним.

    А как повлияли эти открытия на мои религиозные чувства? Тогда они были еще слишком крепки, чтобы пасть. Я пережил немало тяжелых раздумий. Я не нашел тогда для себя окончательного ответа и решил, что подлинные “слова неба”, обращенные к земле и людям, скрыты в той части библии, которую составляют ее так называемые пророческие книги, что откровение все же вошло в мир через библию и пронизало собой человеческое нагромождение истории и невежества. Я решил, что и идущая от людей мифическая сторона библии была в некоторой степени переработана теми же “пророками”. Мифы мне казались необходимыми для того, чтобы в доступной для тогдашнего уровня человеческого развития форме внушать людям вечные истины.

    46

     

    Я успокоился временно на том, что следует стараться освобождать эти высокие истины от всего наносного, от человеческого, чисто исторического и временного и эти кристаллы добра и правды духовной нести людям.

    Сомнений в самом бытии божием, в ненужности церкви божией на земле у меня тогда не возникало. Я продолжал верить, как и верил, продолжал считать церковь носительницей правды, добра и спасения для всего рода человеческого. Верил, что мое служение в церкви является для меня, ничтожного и малого “раба божия”, великой ниспосланной мне не по заслугам честью.

    Только много позже, оглядываясь на пройденный путь и стараясь понять, когда же начался у меня кризис религиозного сознания, я понял то, чего не осознавал в аспирантские годы. Как глубоко врубилась уже тогда подлинная правда научного познания в темный лес окутывавших меня религиозных предрассудков и суеверий!

    Ни на один день впоследствии, куда бы ни бросала и как бы ни ломала меня жизнь, не оставлял я работы и размышлений над текстом библии, и в течение последующих двадцати лет наука вела меня медленна, но верно вперед, к свету полного прозрения. Туман религиозных искажений в понимании библейского текста медленно рассеивался.

    То я познавал, что книга “Песнь песней” –это поэма о человеческой любви и палестинской природе, высокое, но вовсе не религиозное произведение древнего безымянного поэта. Что она, вернее всего, употреблялась как цикл песен свадебного обряда. А если и пелась у древних евреев в праздник пасхи, то лишь как отражение бытовавшего у всех народов древнего Востока религиозного обряда обручения с богом. Такое обручение в цикле сельскохозяйственных праздников совершалось обычно весной, при пробуждении природы, В Месопотамии и Египте его приурочивали к разливу рек, поивших поля влагой и приносивших на них плодородный ил. У евреев оно соединялось с праздником опресноков – началом употребления хлеба первого весеннего урожая – и приурочивалось к жатве ячменя в конце марта – начале апреля.

    47

     

    Вернее всего, этот праздник соединялся вначале с человеческим жертвоприношением. След такого жертвоприношения у евреев – знаменитый рассказ о жертвоприношении Авраамом Исаака. В “Песни песней” это отражено в описании кровавых ран, которые наносят невесте поймавшие ее стражи. В Палестине действительно для этого кое-где ловили случайных путников. Позже обряд человеческого жертвоприношения был подменен жертвой агнца, который, однако, должен был, как бы в порядке “очеловечивания” его, жить три дня среди людей (с 10-го по 14-е число первого весеннего месяца).

    То книга “Эсфирь” раскрывалась передо мной как умный политический памфлет, не откровение бога, а отражение политики в литературе еврейского народа...

    То “Книга притчей Соломоновых” и “Книга премудрости Иисуса сына Сирахова” открывались мне как своеобразные еврейские “Домострой”, отражающие быт и мораль эпохи рабовладельчества, но абсолютно не “богодухновенными” и не небом преподанными книгами.

    Пророк из батраков, бунтарь против богачей, коверкающих жизнь малых людей, Амос. Тонкий придворный критик, сторонник (пока не поздно) рефор



    Другие новости по теме:

  • 2.Осипов. От верующего к пастырю церкви
  • 6.История религии и Библия
  • 5.Осипов. Университеты жизни
  • Профессор духовной академии порывает с религией
  • 7.Осипов - Разрыв


    • Комментарии (0):


      redvid esle